Альфонс Доде - Малыш[рис. В.С. Саксона]

Ознакомительная версия.

И вот что придумал Пьерот: он приобрел старую лошадь и тележку и стал разъезжать по Парижу, выкрикивая изо всех сил: «Сбывайте все, что вам не нужно!» Наш хитрый севенец не продавал — он покупал… Что именно? Все. Битые горшки, пустые бутылки, старое железо, старую бумагу, пришедшую в негодность мебель, которую нельзя уже было продать, старые галуны, от которых отказывались торговцы, — словом, все, что не имеет уже никакой цены и хранится только по привычке или по небрежности, потому что не знают, что с этим делать, словом, все, что мешает!.. Пьерот ничем не пренебрегал: он все покупал, или, лучше сказать, все принимал, так как чаще всего ему не продавали, но отдавали ненужный хлам… «Сбывайте все, что вам не нужно!»

В квартале Монмартр севенец пользовался большой популярностью. Подобно всем мелким уличным торговцам, желающим быть услышанными в окружающем их шуме и гаме, он придумал свою собственную «мелодию», по которой домашние хозяйки всегда узнавали его… Сначала он выкрикивал зычным голосом во всю силу своих легких: «Сбывайте все, что вам не нужно!», потом медленным, плаксивым голосом вел длинные разговоры со своей лошаденкой, со своей Анастажиль, как он ее называл, думая, что говорит «Анастази»: «Ну, живей, Анастажиль, живей, голубушка!» И добродушная Анастажиль, опустив голову, печально плелась вдоль тротуаров, а из окон кричали: «Стой, Анастажиль, стой!» Постепенно тележка наполнялась, и, когда она была полна доверху, Анастажиль и Пьерот отправлялись к тряпичнику, который торговал оптом и хорошо оплачивал всё, что сбывают за ненадобностью, — весь этот хлам, полученный задаром или почти задаром.

Странный промысел этот не обогатил Пьерота, но доставлял ему хороший заработок. В первый же год он отдал деньги Лалуэту и послал триста франков «мадемуазель» — так Пьерот называл госпожу Эйсет, когда она была девушкой, и с тех пор все не решался называть ее иначе. Третий год был для него несчастливым. Это был 1830 год. Пьерот тщетно кричал: «Сбывайте все, что вам мешает!» — парижане, решившие избавиться от старого короля, который им мешал, оставались глухи ко всем выкрикиваниям Пьерота, предоставляя ему драть глотку на улицах, и его тележка возвращалась каждый вечер домой пустою. К довершению несчастья Анастажиль умерла. В это время старики Лалуэт, убедившись, что они уже не в состоянии делать все сами, предложили Пьероту поступить к ним в приказчики. Пьерот согласился, но он недолго занимал эту скромную должность. Дело в том, что со времени их переселения в Париж Роберта каждый вечер учила его читать и писать, и он мог теперь сам написать письмо и довольно сносно объяснялся по-французски. Поступив к Лалуэтам, он удвоил старания, стал даже посещать курсы для взрослых, чтобы выучиться хорошенько считать, и делал такие успехи, что через несколько месяцев мог уже заменять за конторкой почти ослепшего старика Лалуэта, а в магазине за прилавком — госпожу Лалуэт, ноги которой уже отказывались служить.

Как раз в это время появилась на свет мадемуазель Пьерот, и с тех пор благосостояние севенца пошло в гору. Сделавшись сначала участником торгового дома Лалуэ-тов, он позже стал его компаньоном, а вскоре затем старик Лалуэт, окончательно потеряв зрение, передал Пьероту всё дело, и тот выплачивал ему ежегодно известную сумму. Оставшись полным хозяином этого дела, севенец так его расширил, что в три года смог выплатить всё Лалуэту и, освободившись от всяких обязательств, стал во главе прекрасного, великолепного обставленного магазина… Именно в этот момент, точно выждав время, когда её муж больше не будет в ней нуждаться, Большая Роберта заболела и умерла от переутомления.

Вот история Пьерота в том виде, в каком передал мне ее в этот вечер Жак по дороге в Сомонский пассаж, и так как путь туда был длинный, — мы выбрали самую дальнюю дорогу для того, чтобы показать парижанам мой новый пиджак, — то я успел близко познакомиться со славным севенцем раньше, чем увидел его. Я узнал, между прочим, что у добряка Пьерота было два кумира, которых нельзя было касаться: его дочь и старик Лалуэт. Узнал также, что он немножко болтлив и что его утомительно слушать, так как он говорит медленно, подыскивая слова, вечно что-то бормочет и не может произнести трёх слов сряду, не прибавив: «Вот уж, правда, можно сказать…» Это объяснялось тем, что севенец никак не мог привыкнуть к нашему языку, и думал всегда на лангедокском наречии, постепенно переводя все это на французский язык, и фраза «вот уж, правда, можно сказать», которую он так часто вставлял в свою речь, давала ему время на то, чтобы проделать эту работу. По словам Жака, он не говорил, а переводил. О мадемуазель Пьерот я узнал только, что ей шестнадцать лет и что зовут ее Камиллой. Ничего больше. В этом пункте Жак был нем, как рыба.

Было около девяти часов, когда мы пришли в магазин бывший Лалуэта. Собирались запирать. Болты, ставни, железные брусья — все принадлежности основательных запоров — лежали в куче на тротуаре у полуоткрытой двери. Газ был потушен, весь магазин погружен во мрак, за исключением конторки, на которой стояла фарфоровая лампа, освещавшая столбики золотых монет и чье-то толстое, красное, смеющееся лицо. В комнате, смежной с магазином, кто-то играл на флейте.

— Здравствуйте, Пьерот! — воскликнул Жак, подходя к конторке (я стоял рядом с ним, и свет лампы падал прямо на меня). — Здравствуйте, Пьерот!

Пьерот проверял кассу. Услыхав голос Жака, он поднял глаза и, увидев меня, громко вскрикнул, всплеснул руками и уставился на меня с раскрытым от изумления ртом.

— Ну, что?! — с торжествующим видом спросил Жак, — что я вам говорил?!

— О, господи, боже мой! — прошептал Пьерот. — Мне кажется, что… Вот уж, правда, можно сказать… Мне кажется, что я вижу её.

— Особенно глаза, — прервал его Жак, — посмотрите на глаза, Пьерот!..

— И подбородок, господин Жак, подбородок с ямочкой, — ответил Пьерот и приподнял абажур, чтобы лучше меня разглядеть.

Я ничего не понимал. Они рассматривали меня, подмигивая и делая друг другу какие-то знаки.

Вдруг Пьерот встал, вышел из-за конторки и с распростертыми руками подошел ко мне.

— Разрешите обнять вас, господин Даниэль… Вот уж, правда, можно сказать!.. Я буду думать, что обнимаю мадемуазель…

Последнее слово все объяснило мне. Дело в том, что в то время я был очень похож на госпожу Эйсет, и Пьерота, не видевшего «мадемуазель» около двадцати пяти лет, это сходство особенно поразило. Добряк не переставал жать мне руки, обнимал меня и, улыбаясь, смотрел на меня глазами, полными слез. Потом он заговорил о нашей матери, о её двух тысячах франков, о своей Роберте, о Камилле, об Анастажиль, и все это так медленно, такими длинными периодами, что мы и до сих пор все еще были бы там, в этом магазине, — вот уж, правда, можно сказать! — если бы Жак, потерявший терпение, не напомнил ему о его кассе:

— А ваша касса, Пьерот?!

Пьерот сразу умолк, смущенный своей болтовней.

— Вы правы, господин Жак. Я болтаю… болтаю… А потом моя «малютка»… Вот уж, правда, можно сказать… будет бранить меня за то, что я вернулся так поздно.

— А разве Камилла наверху? — спросил Жак равнодушно.

— Да, да, господин Жак, она наверху… Она томится… вот уж, правда, можно сказать. Томится желанием познакомиться с господином Даниэлем, Идите к ней, а я проверю сейчас кассу и присоединюсь к вам… Вот уж, правда, можно сказать…

Жак больше не слушал его и, взяв меня под руку, увлек в соседнее помещение, где кто-то играл на флейте. Магазин Пьерота поразил меня своим величием и количеством нагроможденного в нем товара, В полумраке поблескивали графины, матовые шары, позолоченные стаканы из богемского стекла, большие хрустальные вазы, суповые фарфоровые миски, а справа и слева целые груды тарелок, поднимавшихся до самого потолка. Настоящий дворец феи Фарфора при ночном освещении. В комнате за магазином тускло горел газовый рожок, лениво высунувший только самый кончик своего языка… Мы прошли через эту комнату. Сидевший на краю дивана высокий молодой человек меланхолично играл на флейте. Проходя мимо него, Жак промолвил очень сухо: «Добрый день», на что молодой человек ответил двумя короткими нотами своей флейты, тоже очень сухими. Так, вероятно, здороваются друг с другом флейты, когда они в ссоре.

— Это приказчик, — сказал мне Жак, когда мы вышли на лестницу. — Этот белокурый молодой человек просто изводит нас своей игрой на флейте… Ты любишь флейту, Даниэль?

Мне хотелось спросить его: «А «малютка» её любит?», но я побоялся его огорчить и серьезно ответил:

— Нет, нет, Жак, я не люблю флейту.

Квартира Пьерота была в этом же доме в четвертом этаже. Мадемуазель Камилла, слишком большая аристократка, чтобы показываться в магазине, целые дни проводила наверху и виделась с отцом только за столом.

Ознакомительная версия.